святая елена - маленький остров
Жан Жене
Смертник
Как шар сухой травы по плитам мостовой,
По пыльному двору катает сердце ветер,
И мрамор оплела лазурь, как будто ветка,
В ночи открылась дверь - мой дом, спаситель мой.
ОЧЕНЬ МНОГОИ привкус табака, и мертвый соловей,
Испуганный зрачок, искривленные губы,
И сжавшийся кулак грозил небесной глыбе,
И вот твое лицо лежит в руке моей.
Мне кажется, оно картонной легче маски
И тяжелее, чем в руках ростовщика
Ворованный брильянт. В слезах твоя щека,
И ветка надо лбом, словно плюмаж на каске.
Ты - греческий пастух. Суровые черты
Трепещут в глубине моих ладоней жадных,
Твой нос - как птичий клюв с мазками крови ржавой,
Твой рот - могильный холм, твои глаза - цветы.
Зловещей чистоты алмазная игра,
Кто волосы твои запорошил звездами,
Кто увенчал твой лоб терновыми шипами,
Каких эпилепсий ты мученик и раб?
Скажи, что за беда твой взгляд заволокла
Отчаяньем таким, что выше не бывало,
И боль скривила рот, как вдовье покрывало,
Накинутое на лицо и зеркала?
Не надо нынче петь о лунном короле,
Стань, мальчик золотой, принцессою прекрасной,
Мечтающей в ночи о поцелуе страстном.
Нет, лучше юнгой стань на быстром корабле.
На мостик корабля ты вечером взойдешь
И тихо запоешь "Ave Maria Stella",
Под взглядом матросни пленительное тело
Заставит трепетать пронзительная дрожь.
Войти в тебя... гляди, как жезл поднялся.
На палубе гурьбой стоят матросы ваши,
Держа кулак в штанах и голову задравши,
Любуясь, как вонзен рангоут в небеса.
Откуда ты метешь, о королевский отпрыск,
Снег на листы страниц в твоей немой тюрьме?
Нет, ты не человек, ты торжество, ты отблеск,
Петух, поющий смерть! Фантом, живущий вне!
На войлочных ногах охранник, как гиена,
Подкрадется в ночи, нам преграждая путь.
А где-то, говорят, есть жаркая Гвиана,
Будь проклята она. Благословенна будь.
О нежность кандалов, ласкающих до дрожи!
О небо над тюрьмой, о милость палачей,
Прозрачность ранних утр, безумие ночей,
Обритая башка, тепло атласной кожи.
Давай мечтать о нем, плечах его литых,
Огромном, словно мир, жестоком и неверном.
Он обнаженных нас замкнет в своих тавернах,
На жарком животе меж бедер золотых.
Пленительный самец, как статуя, сложенный,
Чье семя окропит гвоздику и левкой,
Вот он твою ладонь берет своей рукой
И на бедро кладет, и ждет, завороженный.
Вкус грусти на губах! И терпкая печаль,
Растущая во мне, бессильная, как ярость!
Прощайте навсегда, возлюбленные ядра!
Мой дерзкий, мой хмельной, мой злой, и ты -прощай.
Не надо, мальчик, петь, оставьте свой задор,
Ты в деву превратись, послушайся, не мешкай,
Или ребенком стань, давно во мне умершим.
Меня еще тогда не разрубил топор.
Прекрасное дитя, вот мы с тобой вдвоем,
Склонись мне на постель, возьми его губами,
Впусти в себя, и он горячими толчками
Тебе расскажет о возлюбленном твоем.
Вот он поет о том, что больше никогда
Наездник молодой тебя не одолеет.
О мне б твое лицо, и круглые колени,
И шею нежную, о мне б твои года!
Украсть твою лазурь в зловещих пятнах крови,
Как воинство на смотр, я б смерти все собрал,
И собственную смерть, как статую ваял,
Чтоб это был шедевр на пьедестале-кроне.
Торжественный рассвет, ром, сигаретный дым,
Табачный ореол, тюремщики шеренгой
Парят в моей тюрьме. Здесь царствует один
Тот арестант-фантом с набухшею ширинкой.
Мелодия живет на сумрачной земле,
Как сутенера крик, протяжный, потрясенный,
Как каторжника вой, отчаянно-влюбленный,
Как висельника рев, взлетевшего в петле.
Так спят в шестнадцать лет и молятся во сне
Спасительной ладье, спасательному кругу,
Но ни один матрос им не протянет руку.
А рядом с ним другой спит, прислонясь к стене.
Ты видишь тех рантьерш? Послушай-ка, остынь,
Притворщик-лицедей, и, усмехнувшись горько,
Ты просто подойдешь и перережешь горло
Какой-нибудь из тех зажравшихся гусынь.
А как сойдет с небес железный всадник хмурый,
Невозмутим, как Бог, чуть различим во мгле,
Ты оказавшись с ним на выжженной земле,
Не бойся, не дрожи перед его прищуром.
Гранитная скала на шерстяном ковре,
Кулак прижат к бедру, вы слышите, идет он,
Его безгрешна плоть, и взгляд его наметан,
Он выберет тебя, как принято в игре.
Достанется ему прекраснейший юнец.
Как робок ты еще, неловкий недотрога.
Но успокой свой страх, уйми свою тревогу,
И в рот возьми его, как мальчик - леденец.
Впусти, как в темный храм, вглубь горла твоего
Мой воспаленный жезл, не дай ему пощады,
Покусывай, целуй, возьми его за щеку,
Глотай, и извергай, и отвергай его!
Чуть отстранись, взгляни, я все тебе отдам,
Он, устремясь вперед, твою пронзает душу,
Увидев, как он тверд, прекрасен и послушен,
Ты, низко поклонясь, скажи ему: "Мадам!"
Послушайте, Мадам! Здесь невозможно боле!
Здесь призраки живут! Тюрьма-фантом парит!
На помощь, мы летим! Ты всех нас забери
В небесный свой покой, благодаренье Богу!
Ты солнце позови, пускай укажет путь.
Всех петухов - под нож! Всех палачей - в колодцы!
За прутьями тюрьмы день злобно усмехнется:
Тюрьма - чтоб умереть. Запомнил? не забудь.
Нет у меня брони. И ненависти тоже.
Стою, незащищен, одетый в легкий плащ,
А над воротничком - полоска белой кожи,
Чтоб именно сюда поцеловал палач.
О солнце надо мной! Испанской ночи тяжесть!
Войди в мои глаза - они умрут с зарей.
Войди в мою тюрьму и дверь мою открой,
И уведи меня скитаться и бродяжить.
Проснутся небеса и травы поутру,
И птицы запоют, и лепестки прогнутся,
И черные луга росою захлебнутся,
И колокол пробьет. Лишь я один умру,
Приди ко мне сюда и в полночь разбуди,
Здесь обитаю я, приговоренный к смерти,
Что хочешь вытворяй: ругай, кусайся, смейся,
Терзай зубами плоть... Но только лишь приди.
Здесь есть еще пока немного сигарет,
Здесь есть еще о чем нам говорить и плакать,
Зачем же, трибунал, ты отдаешь на плаху
Убийцу, красотой затмившего рассвет?
Любовь, приди ко мне, ты проскользни по-лисьи,
Минуя коридор и лестничный пролет,
Изящней, чем пастух, и легче, чем полет
Подхваченных огнем осенних желтых листьев.
Сквозь стены проберись, охрану разбуди,
Взметнись по проводам, спустись по водостоку,
Молись и матерись, отдайся злу и року,
Хотя б за полчаса до смерти, но приди.
А в камере моей, открытой пенью сосен,
Под колыбельную медлительной реки
Качаются у стен пустые гамаки,
Их некогда сплели усталые матросы.
Развей же этот бред, мой утешитель - ад,
Где, к радости моей, прекрасные драгуны
Достали из штанов тяжелые бутоны,
И сокрушил меня их душный аромат.
Кто нацарапал здесь пленительную розу,
На гипсовой стене наш сокровенный знак,
Кто в камере упал на сгнивший мой тюфяк
И, утром пробудясь, меня не вспомнил сразу?
Придумай страшный жест, чем хуже, тем верней,
Кради детей, калечь, скрывайся от полиций,
Уродуй красоту и деформируй лица,
В Гвиану отправляй на каторгу парней.
О старый Марони, о нежная Кайенна,
Склоненные тела взволнованной братвы,
Он чей-то подобрал окурок из травы
И курит не спеша, чуть подогнув колено.
Средь сосен молодых, что устремились ввысь,
Средь папоротников посередине круга,
Он знает, возведут в священный сан супруга,
И терпеливо ждет, на локти опершись.
И старые коты спешат увидеть снова
Тот ритуал. И член ладонями обняв,
Хоть капельку росы, хоть искорку огня
Пытаются добыть из прутика сухого.
И паханы в кругу стоят, склонившись ниц,
Как перед алтарем. Не слышны разговоры,
Умолкли голоса и затихают споры,
И к небу поднялись окружья ягодиц.
Весь в жестах кружевных, как в платье подвенечном.
И, опершись плечом на сломанную ветвь,
Ты куришь. И летит дымок белесый вверх,
А каторжники все, как в танце бесконечном,
Вальсируя в траве, придут, чтобы забрать,
Отнять по-воровски у этих губ любимых
Сладчайшее кольцо взметнувшегося дыма,
Одно кольцо всего. О торжествуй, мой брат!
Стальное божество, невидимое, злое,
Стоишь, невозмутим и недвижим, пока
Поющая струна большого гамака
Не вознесет тебя, поднявши над землею.
И вот твоя душа с высоких гор глядит,
Поющая взахлеб, парящая, как в танце.
Здесь беглый арестант лежать в траве остался
Без мыслей о тебе и с пулею в груди.
Мой мальчик, воспари, и я с тобой сольюсь,
Мне важно, чтоб и здесь я оказался первым,
А на двоих один глоток тягучей спермы,
Чтоб оплодотворить супружеский союз.
Прижмись ко мне сильней, и я в тебя войду,
Дугою изогнись, и я лишусь рассудка
От счастья обнимать последнего ублюдка,
Какого только Бог мог сотворить в бреду.
Мой мраморный солдат бросается в геенну.
Испепели меня! я к гибели готов!
Ну что же вы, смелей, вылазьте из прудов,
Болот и грязных луж, отравлены гниеньем.
Погубленные мной! Придите же за мной!
Измученный Давид, я жизнь тесал, как камень.
Но красота, Господь, я ей служил - руками,
Плечами, животом и клеткою грудной.
В курятнике петух и жаворонок гальский,
Молочницы бидон и крона надо мной...
Все это ясный нимб над аспидной тюрьмой.
Еще квадрат окна и шум шагов по гальке.
Я вот он, господа! Когда придет конец
И голова моя с твоей на плаху ляжет,
Пускай потом она подкатится поближе
К тебе, к твоим плечам, мой ангел, мой птенец.
Трагический король с изломанной улыбкой,
Впусти меня в твои зыбучие сады,
Где ты дрочишь один, застывший у воды
И отражаясь в ней, зеленоватой, зыбкой.
В горячечном бреду, в неосторожном сне,
Я знаю, что любовь - всего лишь мальчик-призрак,
Что промелькнет в зрачке, как в замутненной призме,
Чей взгляд меня распял на каменной стене.
Не отвергай, когда звучит мотив святой
В языческом твоем цыганском сердце. Боже!
Я от тоски загнусь, коль не удастся больше
Прижать тебя к себе, накрыть тебя собой.
Прости меня, мой Бог, я прожил недостойно!
Но все же я страдал, и плакал, и тонул,
И с мукой покидал любимую страну,
Так может, хоть теперь, Господь мой, я спокойно
В твоих руках усну.
В чертогах ледяных, надежных, как броня,
В обители твоей. В смятении великом
Не я ли, мой Отец, тебя восславил криком:
"Да будет вечно бог, что пестует меня!"
Гермес с нежнейшим ликом,
У смерти я прошу, чтоб подарила ночи
Спокойных долгих снов, беззвездный небосвод,
И колокольный звон, и больше ничего.
Вот разве что еще гирлянду ангелочков
На елку в Рождество.
Еще не завтра я взойду на гильотину,
И к темным небесам не завтра вознесусь.
А выше этажом мой бог, мой Иисус
Не спит. Его ноги в подкованном ботинке
Я головой коснусь.
Спит мертвым сном тюрьма. И мы тревожно спим.
Спит рядом за стеной сосед мой - эпилептик.
А нашим морякам по бесконечной Лете,
Не просыпаясь, плыть к Америкам другим.
Смертник
Как шар сухой травы по плитам мостовой,
По пыльному двору катает сердце ветер,
И мрамор оплела лазурь, как будто ветка,
В ночи открылась дверь - мой дом, спаситель мой.
ОЧЕНЬ МНОГОИ привкус табака, и мертвый соловей,
Испуганный зрачок, искривленные губы,
И сжавшийся кулак грозил небесной глыбе,
И вот твое лицо лежит в руке моей.
Мне кажется, оно картонной легче маски
И тяжелее, чем в руках ростовщика
Ворованный брильянт. В слезах твоя щека,
И ветка надо лбом, словно плюмаж на каске.
Ты - греческий пастух. Суровые черты
Трепещут в глубине моих ладоней жадных,
Твой нос - как птичий клюв с мазками крови ржавой,
Твой рот - могильный холм, твои глаза - цветы.
Зловещей чистоты алмазная игра,
Кто волосы твои запорошил звездами,
Кто увенчал твой лоб терновыми шипами,
Каких эпилепсий ты мученик и раб?
Скажи, что за беда твой взгляд заволокла
Отчаяньем таким, что выше не бывало,
И боль скривила рот, как вдовье покрывало,
Накинутое на лицо и зеркала?
Не надо нынче петь о лунном короле,
Стань, мальчик золотой, принцессою прекрасной,
Мечтающей в ночи о поцелуе страстном.
Нет, лучше юнгой стань на быстром корабле.
На мостик корабля ты вечером взойдешь
И тихо запоешь "Ave Maria Stella",
Под взглядом матросни пленительное тело
Заставит трепетать пронзительная дрожь.
Войти в тебя... гляди, как жезл поднялся.
На палубе гурьбой стоят матросы ваши,
Держа кулак в штанах и голову задравши,
Любуясь, как вонзен рангоут в небеса.
Откуда ты метешь, о королевский отпрыск,
Снег на листы страниц в твоей немой тюрьме?
Нет, ты не человек, ты торжество, ты отблеск,
Петух, поющий смерть! Фантом, живущий вне!
На войлочных ногах охранник, как гиена,
Подкрадется в ночи, нам преграждая путь.
А где-то, говорят, есть жаркая Гвиана,
Будь проклята она. Благословенна будь.
О нежность кандалов, ласкающих до дрожи!
О небо над тюрьмой, о милость палачей,
Прозрачность ранних утр, безумие ночей,
Обритая башка, тепло атласной кожи.
Давай мечтать о нем, плечах его литых,
Огромном, словно мир, жестоком и неверном.
Он обнаженных нас замкнет в своих тавернах,
На жарком животе меж бедер золотых.
Пленительный самец, как статуя, сложенный,
Чье семя окропит гвоздику и левкой,
Вот он твою ладонь берет своей рукой
И на бедро кладет, и ждет, завороженный.
Вкус грусти на губах! И терпкая печаль,
Растущая во мне, бессильная, как ярость!
Прощайте навсегда, возлюбленные ядра!
Мой дерзкий, мой хмельной, мой злой, и ты -прощай.
Не надо, мальчик, петь, оставьте свой задор,
Ты в деву превратись, послушайся, не мешкай,
Или ребенком стань, давно во мне умершим.
Меня еще тогда не разрубил топор.
Прекрасное дитя, вот мы с тобой вдвоем,
Склонись мне на постель, возьми его губами,
Впусти в себя, и он горячими толчками
Тебе расскажет о возлюбленном твоем.
Вот он поет о том, что больше никогда
Наездник молодой тебя не одолеет.
О мне б твое лицо, и круглые колени,
И шею нежную, о мне б твои года!
Украсть твою лазурь в зловещих пятнах крови,
Как воинство на смотр, я б смерти все собрал,
И собственную смерть, как статую ваял,
Чтоб это был шедевр на пьедестале-кроне.
Торжественный рассвет, ром, сигаретный дым,
Табачный ореол, тюремщики шеренгой
Парят в моей тюрьме. Здесь царствует один
Тот арестант-фантом с набухшею ширинкой.
Мелодия живет на сумрачной земле,
Как сутенера крик, протяжный, потрясенный,
Как каторжника вой, отчаянно-влюбленный,
Как висельника рев, взлетевшего в петле.
Так спят в шестнадцать лет и молятся во сне
Спасительной ладье, спасательному кругу,
Но ни один матрос им не протянет руку.
А рядом с ним другой спит, прислонясь к стене.
Ты видишь тех рантьерш? Послушай-ка, остынь,
Притворщик-лицедей, и, усмехнувшись горько,
Ты просто подойдешь и перережешь горло
Какой-нибудь из тех зажравшихся гусынь.
А как сойдет с небес железный всадник хмурый,
Невозмутим, как Бог, чуть различим во мгле,
Ты оказавшись с ним на выжженной земле,
Не бойся, не дрожи перед его прищуром.
Гранитная скала на шерстяном ковре,
Кулак прижат к бедру, вы слышите, идет он,
Его безгрешна плоть, и взгляд его наметан,
Он выберет тебя, как принято в игре.
Достанется ему прекраснейший юнец.
Как робок ты еще, неловкий недотрога.
Но успокой свой страх, уйми свою тревогу,
И в рот возьми его, как мальчик - леденец.
Впусти, как в темный храм, вглубь горла твоего
Мой воспаленный жезл, не дай ему пощады,
Покусывай, целуй, возьми его за щеку,
Глотай, и извергай, и отвергай его!
Чуть отстранись, взгляни, я все тебе отдам,
Он, устремясь вперед, твою пронзает душу,
Увидев, как он тверд, прекрасен и послушен,
Ты, низко поклонясь, скажи ему: "Мадам!"
Послушайте, Мадам! Здесь невозможно боле!
Здесь призраки живут! Тюрьма-фантом парит!
На помощь, мы летим! Ты всех нас забери
В небесный свой покой, благодаренье Богу!
Ты солнце позови, пускай укажет путь.
Всех петухов - под нож! Всех палачей - в колодцы!
За прутьями тюрьмы день злобно усмехнется:
Тюрьма - чтоб умереть. Запомнил? не забудь.
Нет у меня брони. И ненависти тоже.
Стою, незащищен, одетый в легкий плащ,
А над воротничком - полоска белой кожи,
Чтоб именно сюда поцеловал палач.
О солнце надо мной! Испанской ночи тяжесть!
Войди в мои глаза - они умрут с зарей.
Войди в мою тюрьму и дверь мою открой,
И уведи меня скитаться и бродяжить.
Проснутся небеса и травы поутру,
И птицы запоют, и лепестки прогнутся,
И черные луга росою захлебнутся,
И колокол пробьет. Лишь я один умру,
Приди ко мне сюда и в полночь разбуди,
Здесь обитаю я, приговоренный к смерти,
Что хочешь вытворяй: ругай, кусайся, смейся,
Терзай зубами плоть... Но только лишь приди.
Здесь есть еще пока немного сигарет,
Здесь есть еще о чем нам говорить и плакать,
Зачем же, трибунал, ты отдаешь на плаху
Убийцу, красотой затмившего рассвет?
Любовь, приди ко мне, ты проскользни по-лисьи,
Минуя коридор и лестничный пролет,
Изящней, чем пастух, и легче, чем полет
Подхваченных огнем осенних желтых листьев.
Сквозь стены проберись, охрану разбуди,
Взметнись по проводам, спустись по водостоку,
Молись и матерись, отдайся злу и року,
Хотя б за полчаса до смерти, но приди.
А в камере моей, открытой пенью сосен,
Под колыбельную медлительной реки
Качаются у стен пустые гамаки,
Их некогда сплели усталые матросы.
Развей же этот бред, мой утешитель - ад,
Где, к радости моей, прекрасные драгуны
Достали из штанов тяжелые бутоны,
И сокрушил меня их душный аромат.
Кто нацарапал здесь пленительную розу,
На гипсовой стене наш сокровенный знак,
Кто в камере упал на сгнивший мой тюфяк
И, утром пробудясь, меня не вспомнил сразу?
Придумай страшный жест, чем хуже, тем верней,
Кради детей, калечь, скрывайся от полиций,
Уродуй красоту и деформируй лица,
В Гвиану отправляй на каторгу парней.
О старый Марони, о нежная Кайенна,
Склоненные тела взволнованной братвы,
Он чей-то подобрал окурок из травы
И курит не спеша, чуть подогнув колено.
Средь сосен молодых, что устремились ввысь,
Средь папоротников посередине круга,
Он знает, возведут в священный сан супруга,
И терпеливо ждет, на локти опершись.
И старые коты спешат увидеть снова
Тот ритуал. И член ладонями обняв,
Хоть капельку росы, хоть искорку огня
Пытаются добыть из прутика сухого.
И паханы в кругу стоят, склонившись ниц,
Как перед алтарем. Не слышны разговоры,
Умолкли голоса и затихают споры,
И к небу поднялись окружья ягодиц.
Весь в жестах кружевных, как в платье подвенечном.
И, опершись плечом на сломанную ветвь,
Ты куришь. И летит дымок белесый вверх,
А каторжники все, как в танце бесконечном,
Вальсируя в траве, придут, чтобы забрать,
Отнять по-воровски у этих губ любимых
Сладчайшее кольцо взметнувшегося дыма,
Одно кольцо всего. О торжествуй, мой брат!
Стальное божество, невидимое, злое,
Стоишь, невозмутим и недвижим, пока
Поющая струна большого гамака
Не вознесет тебя, поднявши над землею.
И вот твоя душа с высоких гор глядит,
Поющая взахлеб, парящая, как в танце.
Здесь беглый арестант лежать в траве остался
Без мыслей о тебе и с пулею в груди.
Мой мальчик, воспари, и я с тобой сольюсь,
Мне важно, чтоб и здесь я оказался первым,
А на двоих один глоток тягучей спермы,
Чтоб оплодотворить супружеский союз.
Прижмись ко мне сильней, и я в тебя войду,
Дугою изогнись, и я лишусь рассудка
От счастья обнимать последнего ублюдка,
Какого только Бог мог сотворить в бреду.
Мой мраморный солдат бросается в геенну.
Испепели меня! я к гибели готов!
Ну что же вы, смелей, вылазьте из прудов,
Болот и грязных луж, отравлены гниеньем.
Погубленные мной! Придите же за мной!
Измученный Давид, я жизнь тесал, как камень.
Но красота, Господь, я ей служил - руками,
Плечами, животом и клеткою грудной.
В курятнике петух и жаворонок гальский,
Молочницы бидон и крона надо мной...
Все это ясный нимб над аспидной тюрьмой.
Еще квадрат окна и шум шагов по гальке.
Я вот он, господа! Когда придет конец
И голова моя с твоей на плаху ляжет,
Пускай потом она подкатится поближе
К тебе, к твоим плечам, мой ангел, мой птенец.
Трагический король с изломанной улыбкой,
Впусти меня в твои зыбучие сады,
Где ты дрочишь один, застывший у воды
И отражаясь в ней, зеленоватой, зыбкой.
В горячечном бреду, в неосторожном сне,
Я знаю, что любовь - всего лишь мальчик-призрак,
Что промелькнет в зрачке, как в замутненной призме,
Чей взгляд меня распял на каменной стене.
Не отвергай, когда звучит мотив святой
В языческом твоем цыганском сердце. Боже!
Я от тоски загнусь, коль не удастся больше
Прижать тебя к себе, накрыть тебя собой.
Прости меня, мой Бог, я прожил недостойно!
Но все же я страдал, и плакал, и тонул,
И с мукой покидал любимую страну,
Так может, хоть теперь, Господь мой, я спокойно
В твоих руках усну.
В чертогах ледяных, надежных, как броня,
В обители твоей. В смятении великом
Не я ли, мой Отец, тебя восславил криком:
"Да будет вечно бог, что пестует меня!"
Гермес с нежнейшим ликом,
У смерти я прошу, чтоб подарила ночи
Спокойных долгих снов, беззвездный небосвод,
И колокольный звон, и больше ничего.
Вот разве что еще гирлянду ангелочков
На елку в Рождество.
Еще не завтра я взойду на гильотину,
И к темным небесам не завтра вознесусь.
А выше этажом мой бог, мой Иисус
Не спит. Его ноги в подкованном ботинке
Я головой коснусь.
Спит мертвым сном тюрьма. И мы тревожно спим.
Спит рядом за стеной сосед мой - эпилептик.
А нашим морякам по бесконечной Лете,
Не просыпаясь, плыть к Америкам другим.