Название: Love will tear us apart
Автор: сурикат бонапарт
Бета: rose_rose
Размер: миди, 6041 слово
Пейринг/Персонажи: Е/Р
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: А сейчас, прямо в эту минуту, кто-нибудь пользуется ICQ, или только Грантер во всей мировой сети онлайн — и то из-за приступа ностальгии?
Примечание/Предупреждения: модерн!ау, сопли
Прослушать или скачать Love will tear us apart бесплатно на Простоплеер
читать дальшеГрантер нечасто устраивал такие «зачистки» — в основном в те моменты, когда его компьютер, ветеран вычислительного труда, начинал зависать чересчур часто. В целом Грантер не имел ничего против зависаний — иногда, знаете, полезно вставать из-за компьютера и выходить на балкон покурить, пока очередной файл слишком долго сохраняется или открывается. Но иногда и его терпения не хватало — и приходилось основательно чистить список программ, удалять лишние файлы, ну, обычная рутина, с которой в наш век информации знаком каждый.
В прошлые чистки аська чудом избегала удаления, но сегодня Грантер всерьёз задумался, зачем ему вообще нужен клиент морально устаревшего протокола. Разве им кто-то ещё пользуется? А кстати, отличный вопрос. Любопытство взяло верх: Грантер запустил клиент и обнаружил, что поставил там когда-то давно автоматический вход.
Продуманное действие — искать по всей квартире тетрадку с паролями было откровенно лень. Зайдя в настройки, Грантер с интересом посмотрел на свой ник и аватар: «Вернон Салливан», надо же. Слепок себя, каким он был три-четыре года назад.
В списке контактов — его тогдашняя подружка (оффлайн, разумеется, она ведь тоже не дура), старый номер Баореля (ах, ну да, «Мишель Кассо», кого ещё Баорель мог поставить в ник), несколько неопознаваемых ников, его научный руководитель, отец... всё. Ну да, общительным Грантер никогда не был.
Но они все — оффлайн. А сейчас, прямо в эту минуту, кто-нибудь сидит в ICQ, или только Грантер во всей мировой сети онлайн — и то из-за приступа ностальгии?
Сейчас проверим: он запустил поиск. Пол: мужской. Возраст... любой: вряд ли тут есть кто-то младше пятнадцати и старше сорока. Язык: французский. Грантер неплохо знал английский, но собирать по извилинам свой словарный запас категорически не хотел. К тому же с французом можно будет встретиться в реальности. Ну, разумеется, если это не канадец.
Оставив компьютер соображать, Грантер снова ушел покурить. Не найдёт француза — поищет испанца. Найдёт латиноамериканца — ну, он же всё равно спит днём, так что с временными поясами не будет проблем.
Когда он вернулся, на экране уже были результаты поиска. Один человек: только один француз из тех, кто пользуется ICQ, сейчас онлайн. Двадцать один год. Париж. Интересы: политика, история, чтение, музыка (шансон). Ник: Говэн. Поклонник Гюго? Поклонник революции? Похоже, всё сразу.
Вернон Салливан:
Привет. Поболтаем?
Говэн:
О чем? я немного занят.
Вернон Салливан:
На твой выбор. Секс. Сартр. Рождение трагедии из духа пессимизма.
Говэн:
Дурацкие темы.
Говэн:
Из духа музыки.
Говэн:
Тебе нравится Сартр?
Грантер рассмеялся. Вот то, что он всегда любил в политически ангажированных юнцах: никогда не упустят объект для пропаганды. Чьим заветам он, интересно, следует? Коричневых? Красных? Ладно, это он выяснит чуть позже. А пока можно и о Сартре поговорить.
Беседа, к слову, оказалась на удивление интересной, хотя «Говэн» не изрекал никаких новых для Грантера мыслей. Но он хотя бы пытался мыслить самостоятельно — большой плюс, и эти избитые истины явно осознал своим умом, а не просто вычитал (как сам Грантер).
И он оказался политически активным: не крайне левый, и на том спасибо, но лекцию о человеческих правах всё-таки прочитал. Грантер был готов поклясться, что слышит, как этот Говэн ожесточённо стучит по клавиатуре, пытаясь вдолбить в голову Грантера, что все люди равны, а справедливость — высшее благо.
Вернон Салливан:
Так ты немецкий еврей?)
Говэн:
Мы все немецкие евреи. И это не смешно.
Прекрасный, прекрасный наивный Говэн.
Грантер снова попытался вернуться от политики к обыденным вопросам, и Говэн не особенно охотно сообщил ему, что не курит, любит кошек больше собак, научился читать в три года и ни с кем не встречается, после чего Грантер всё же ушёл покурить, а вернувшись, сам ответил на все эти вопросы.
Нет, он не фанат Эдит Пиаф. Ему больше нравится Генсбур — в основном отношением к жизни. Ему нравятся кошки, но его собственная — мохнатая скотина. Он любит Виана, это заметно по его нику, но проблевался Сартром ещё лет в пятнадцать, изучал Ницше, но и его не очень любил. Русские анархисты — смешные ребята, но он с ними не спорит, а что до политического устройства — то Грантер предпочитает, чтобы оно устраивалось где-нибудь подальше от него. Он пьёт и курит и занимается сексом, в основном со своей правой рукой, но случается, что и с людьми, и он может позволить себе сидеть за компьютером до рассвета, а вот Говэну уже пора идти спать.
Они ещё поговорят завтра.
Не то чтобы Грантер собирался на следующий день снова запускать ICQ. Это случилось как-то само собой, и он не стал выключать клиент, раз уж всё равно включил; но Говэна не было онлайн, и он появился только вечером. Пока Грантер его ждал (он категорически отказывается думать об этом в таких выражениях!), он успел поработать и даже отправил заказчику часть проекта, которую обещал только завтра. Ладно, ему просто было скучно. И не с кем поговорить.
Он начал беседу с дежурных приветствий, рассчитывая снова поболтать о милых банальностях, но Говэн загнал его в угол.
Говэн:
Чем ты занимаешься?
Вернон Салливан:
Прямо сейчас? Дрочу. Или ты про «в принципе»?
Говэн:
В принципе.
Вернон Салливан:
В принципе — в основном дрочу.
Иногда работаю. Фриланс. Рисую. Пьянствую. Вру родителям, что у меня всё хорошо.
Говэн:
Кем ты работаешь и что ты рисуешь?
Вернон Салливан:
Веб-дизайн. Ничего серьезного, любой бесплатный движок сделает это не хуже меня. Рисую всякую чушь. Современное искусство.
Метод Евгения Соколова, если ты понимаешь, о чём я. Точнее, не совсем этот метод, но направление ты понял.
Говэн:
Ты из тех придурков, которые рисуют картины спермой?
Вернон Салливан:
Хе-хе. Почти. Но я предпочитаю краски. У них консистенция удобнее.
Вернон Салливан:
Если серьезно, я рисую для себя всякую чушь вроде трёхсотой подделки под начало позапрошлого века. Но никому это не нужно, поэтому на продажу я могу и спермой, если настроение плохое. Эпатаж всегда в цене.
Говэн:
Это ужасно. Покажи свои рисунки, пожалуйста.
Вернон Салливан:
Не сейчас. Потом, может быть.
Не то чтобы Грантер скрывался — но светить своими картинами он не любил. По крайней мере, тем, что он рисовал для души, потому что «продажное» искусство малютке Говэну точно видеть не стоило — тем более что он сам признался, что ничего не понимает в живописи.
А что до третьего направления — злых карикатур на всё вокруг — то их и Баорель не видел, а уж он-то был старым другом Грантера, и Грантер ему доверял. Нет, карикатуры он оставит при себе.
Вернон Салливан:
Могу показать тебе сайт, который я делал. А ты взамен опишешь себя.
Говэн:
Ты хочешь увидеть мою фотографию?
Вернон Салливан:
Я хочу почитать, как ты опишешь себя. Фотография не дает фантазии разгуляться. Я хочу знать, что ты сам в себе считаешь достойным внимания.
Говэн:
Пойдет. Мне начать?
Говэн:
Я чуть выше среднего роста. Блондин. Волосы вьются. Глаза голубые. Телосложение среднее.
Вернон Салливан:
Вау. Да ты красавчик. Еще, небось, Homo sapiens? Тогда я уже потекла. Вот этот сайт.
***
Это произошло незаметно.
Просто произошло — и всё; не было никакого переломного момента, не было катарсиса, Грантер даже даты не знает. Да он, в общем, и не смог бы даже объяснить, что именно произошло — произошло «это».
Он ждал Говэна каждый вечер. Он успевал за день соскучиться по нему, выгонял его вечером спать, чтобы Говэн не засыпал в университете, делился собственными историями из жизни — перед тем, как поступить в Школу изящных искусств, Грантер два года занимался ерундой — ездил по миру, шлялся по музеям и клубам. Говэн в ответ рассказывал свои истории — он ездил волонтёром чего-то там в Сирию, на год, ещё до войны, и сейчас с замиранием сердца узнавал в новостях места, где сам бывал.
Но это — только разговоры. Грантер сам попросил — без фотографий, ни к чему так привязываться к людям из интернета. Никакого Скайпа. Никаких телефонных разговоров — но ладно, так и быть, запиши мой номер, вдруг ты окажешься в России, не зная их алфавит.
Ладно, совсем без приватной информации не обходилось: но они заменяли имена знакомых инициалами, названия родных городов — департаментами, разве что год рождения они не пытались скрывать. Впрочем, Говэн не испытывал перед старшими особенного трепета — хотя способен был признавать, что в некоторых областях жизни у Грантера куда как богаче опыт.
Нет, из всех правил бывают исключения, и Грантер специально для Говэна даже нарисовал себя — в стиле кубизма, так что особенно достоверным автопортрет не был. Говэн, в свою очередь, не стал распинаться о художественной ценности автопортрета. Ограничился коротким «о, ты брюнет?», и за это Грантер был ему благодарен.
Это был единственный рисунок, который Грантер показал Говэну; но не единственный, который Говэн увидел. Он каким-то образом вышел на блог, где Грантер выкладывал свои карикатурки — Саркози, Олланд, Каддафи, Марин Ле Пен, Путин и Обама, а в дополнение к ним — обыватели, актеры, музыканты — все, кого Грантер мог вспомнить и над кем мог посмеяться; от позора стать героем рисунков не уберегся даже Гюго, хотя не сказать, чтобы Грантеру он не нравился. Разумеется, Грантер не стал признаваться, что Говэн нашёл его блог: просто заметил, что этот автор — «Пилад» — ему не очень-то нравится. И сказал, между прочим, чистую правду: ему не нравился собственный стиль. То мерзкое состояние, когда понимаешь, что рисуешь, в общем, неплохо и уже не можешь сойти за новичка, но до мэтров еще ползти и ползти.
Нет, в том, что Говэн нашел его блог, не было ничего странного — человек, который искренне интересуется политикой, просто не может гулять по франкоязычному интернету и не найти блог Пилада. А Говэн очень интересовался политикой: у него даже был свой кружок — толпа карманных революционеров, то ли троцкистов, то ли анархистов — Грантер не особо вникал. Таких тусовок было бесчисленное множество — любая компания друзей, которые чудом сошлись в политических взглядах, гордо называла себя «политическим кружком» и считала, что может влиять на положение дел. Баорель тоже состоял в чём-то там и был знаком с добрым десятком других таких компаний — как будто ему заняться было больше нечем.
Собственно, из-за этих кружков и начался условный второй этап. Говэн, который успешно закончил учебный год, намеревался привести свой политический выводок на какой-то то ли митинг, то ли пикет в защиту чьих-то там прав на другой стороне глобуса. Прелестная черта Говэна — святая вера в то, что десять крикунов могут изменить ход истории. Это Грантер в нём обожал — Говэну было не плевать, и Говэн верил, что они все на что-то способны — он даже в Грантере, то есть, простите, в Верноне Салливане умудрялся видеть нечто хорошее, и это со всем его нигилизмом и отрицанием веры в прогресс. Против этого сумасшедшего оптимизма не помогало даже цитировать Шопенгауэра, и Грантер в конце концов опустил руки. Ладно, Говэн ещё успеет разочароваться. Его путь страданий ещё не окончен.
Говэн, правда, и не подозревал об этом самом пути страданий — он готовился к митингу/пикету/акции протеста/без разницы и мучительно писал речь для своего выступления. Мучительно не потому, что ему нечего было сказать — всем бы такое «нечего сказать»: он никак не мог уложиться в регламент, хотя Грантер по своему опыту конференций мог с уверенностью сказать, что на регламент забьют еще в первые двадцать минут. Но поговорить с Говэном о социальных проблемах было интересно, и Грантер старался не упускать возможность.
Правда, Говэн звал и самого Грантера прийти послушать — но у Грантера были дела поинтереснее, чем тащиться на политический пикник на траве, где наверняка будет перебор хипстеров на один квадратный метр. Вместо этого он мог, например, поплевать в потолок или попинать воздух — целая куча крайне интересных дел. Да и светить лицом перед Говэном не очень хотелось — велик был риск, что Говэн окажется в его вкусе.
Но побездельничать ему, разумеется, не дали. В воскресенье, отведённое под митинг, к Грантеру домой пришёл Баорель и с помощью магии, а также двух оплеух, вытащил его из дома и под руку отвёл к метро. Его кружок сегодня тоже где-то выступал, и Баорелю хотелось создать эффект толпы — и заодно завести в их компании хотя бы один голос разума против толпы идеалистов. Грантер посопротивлялся — больше для вида — и согласился. Чёрт, хипстерских тусовок в такую погоду полно по всему городу, и вероятность, что Говэн будет толкать речь там же, где зависает кружок Баореля, просто мизерная. Есть, конечно, но...
Триста раз пообещав себе, что если он всё-таки встретит Говэна, он пойдет к нему и хотя бы поздоровается, Грантер триста же раз пообещал себе, что не подойдёт к нему ни под каким предлогом. Ладно, он сориентируется по обстоятельствам — но Баорель заставил его побриться и надеть чистые носки, так что знакомиться с людьми можно было без стеснения.
По пути он договорился с Баорелем об очень важной вещи: Баорель не будет знакомить его ни с кем против воли Грантера и не будет заставлять его тусоваться в обществе — просто Грантер создаст массовку и, может быть, поболтает с их лидером о погоде.
— Он классный чувак, — с жаром заявил Баорель, когда речь зашла об этом самом лидере. — Вот увидишь, тебе он понравится! Ты таких, как он, терпеть не можешь, вы отлично сойдётесь!
Грантер только вежливо покивал: Баорель неплохо разбирался в людях, но лучше Грантер решит как-нибудь сам.
Баорель выполнил условия: оставил Грантера у входа в сквер и пошел к своим друзьям. Хипстеры, как Грантер и ожидал, — хипстеры и интеллектуальные снобы, от двадцати до приблизительно двадцати пяти, если не считать Баореля; может быть, один из них — Говэн.
Задумавшись, Грантер даже не заметил, как началась собственно акция — на трибуну влез кто-то из присутствующих политически активных и начал что-то вещать. Голос был приятный, и под этот фон было очень удобно копаться в смс, удаляя ненужные. Но случайно мелькнувшее «Сирия» заставило Грантера прислушаться.
Сирия. Война в Сирии. Недопустимо. Бла-бла-бла. Посмотрите на опыт поколений. Бла-бла-бла.
Вернон Салливан:
Толкать речь против войны в Сирии? Хипстеры и так против, а правительство тебя не услышит.
Говэн:
Если люди будут знать, что там происходит, они поднимутся.
И вот теперь Говэн с трибуны призывал французов подняться — в тех же выражениях, которыми он говорил с Грантером, и сила убеждения в его голосе... ладно, он не мог заставить Грантера выйти на пикет перед мэрией, но он смог заставить его поднять голову.
Значит, это и есть Говэн? Описанию соответствует. Выше среднего, блондин, волосы вьются, глаза голубые — но почему он не написал тогда, что он настолько красив? Он не может не знать, что прекрасен, но, может, ему слишком часто об этом говорят?
Говэн скользнул взглядом по толпе, и Грантер оцепенел. Нет, он не пойдет с ним знакомиться. К черту. Он рожей не вышел для таких знакомств. Сбежать бы отсюда понезаметней — но Баорель в нарушение всех договоров взял его под локоть и повёл к своим друзьям, и Говэн, спустившийся с трибуны, спустившийся с Олимпа, уже был там.
— Жан-Соль, — торжественно провозгласил Баорель, выталкивая Грантера в общий круг, и Грантер пихнул его локтем. Он ненавидел, когда его звали полным именем в незнакомых компаниях; это всегда порождало неудобные вопросы.
Говэн улыбнулся ему.
— Родители любят Виана? — спросил он, и Грантеру стоило больших усилий не пялиться на его прекрасные губы.
— И родители, и я люблю, — неохотно признался Грантер. — Слушайте, я рад всех видеть и как-нибудь ещё зайду, но мне пора. Классная речь, между прочим. Сам писал?
Говэн чуть порозовел, и Грантер закусил губу едва ли не до крови.
— Мне помог один мой друг. Я надеялся, что он придёт, но... — Говэн развёл руками.
«Но он пришёл», — мысленно продолжил Грантер. Вот же облом.
— Ладно, мне правда пора, — повторил Грантер. Пожав всей компании руки и тут же забыв имена, он ушёл.
Это всё ещё следовало хорошенько обдумать.
Он не выходил в сеть до самого вечера — Говэн всё равно был на этом дурацком митинге, а у Грантера была работа, которую нужно было работать, так что он в кои-то веки заткнул прокрастинацию куда подальше и принялся за дело. Пообещав себе не выходить в сеть, пока не доделает намеченный кусок, Грантер в кои-то веки выполнил обещание — поэтому включил ICQ уже часов в девять вечера, втайне надеясь, что ранняя пташка Говэн уже упорхнул спать.
Его надежды не оправдались, и Грантер снова оказался перед мучительным выбором, о котором успел уже забыть: сказать Говэну, что он был на митинге? Или на голубом глазу заявить, что ничего подобного не было, и он проторчал весь день дома?
Так ничего и не решив, он открыл нужное окно. Ладно, будь что будет.
Говэн:
Привет. Жаль, что тебя сегодня не было. Или я просто тебя не заметил?
Вернон Салливан:
Не заметил. Там было много брюнетов.
Вернон Салливан:
Почему ты не сказал, что ты красавец, когда описывал себя?
Вернон Салливан:
Полагаю, тебя уже задолбали с комплиментами, но ты очень красивый.
Вернон Салливан:
Из-за тебя у меня будут мозоли на правой руке.
Говэн:
…
Вернон Салливан:
Кхм, и речь была неплохой.
Говэн:
…
Спасибо. Рад, что ты слушал.
Вернон Салливан:
Я пялился. Тебе очень идет произносить «о». Делай так чаще.
Говэн:
...
Почему ты не подошел, кстати?
Вернон Салливан:
О. Хороший вопрос.
Я сегодня с утра расчесался.
Говэн:
И?..
Вернон Салливан:
Я так хорошо выглядел, что побоялся разбить тебе сердце.
Вернон Салливан:
Может, когда-нибудь потом.
Говэн:
Ты придурок.)
Ладно. Постарайся прийти на следующий митинг.
Ну, его не линчевали по переписке — это даёт некоторую надежду на будущее.
Может быть, спросить у Баореля, как его всё-таки зовут? Где он живёт, где его можно поймать — обычная сталкерская информация? Хотя нет, тогда он начнёт преследовать Говэна и однажды подойдёт познакомиться, после чего тот последовательно вызовет ему полицию и такси до Шарантона. Неудобно как-то получится.
Придётся ждать — чего-нибудь. Шанса или того, что Грантер потеряет к нему интерес, но лучше всё-таки шанса. Неизвестно ещё, как оно сложится.
***
Нет, ладно, просто ждать было невероятно скучно, поэтому Грантер пошел по привычному пути: забил своё расписание по максимуму. Набрал заказов, рисовал — он вознамерился всё-таки освоить акварель, чтобы самому было не стыдно. Общался с друзьями — в этом месяце вышло много хороших фильмов, а в маленьком кинотеатре на задворках Парижа шли повторы любимой классики, а кроме того, его друзья всегда имели повод выпить (и повод не выпить тоже).
Общаться с Говэном он, правда, не переставал — но времени на долгие рассуждения и самокопания оставалось существенно меньше, и это волшебным образом помогало. Пока в один день не разразился гром — и будь Грантер проклят, если он не сделал всё, что мог, чтобы предотвратить это.
Говэн:
Ты когда-нибудь любил?
Грантер отъехал на стуле от компьютера и ушёл на балкон покурить. Ещё таких вопросов ему не хватало. Ладно, придётся всё-таки ответить.
Вернон Салливан:
Случалось. В моём исполнении это выглядит жалко. Не секс, в смысле, а именно высокие чувства. С сексом всё в порядке.
Говэн:
Жалко? То есть?
Вернон Салливан:
Ну, обычно я в такие моменты запирался в комнате и слушал Joy Division, пока не отпустит. Или напивался. А потом признавался объекту любви, после чего объект сбегал в панике, а я изливал боль всем окружающим.
Говэн:
Но ты говорил, что у тебя были девушки.
Вернон Салливан:
Как бы тебе сказать. Те, с кем я сплю, и те, кого я люблю, — это обычно очень разные категории. И они не пересекаются.
Я встречался с восторженными девицами, которые текли уже от того, что их парень — «художник». Их пёрло даже не конкретно от меня, а от причастности к богеме. Каждая из них мнила себя Галой.
Говэн:
А почему те, в кого ты влюблялся, не хотели с тобой встречаться? Прости, если это слишком личное.
Вернон Салливан:
>слишком личное.
Спохватился. Ну, я просто был не в их вкусе. Я мало что собой представляю в реальной жизни, если честно. Напускной цинизм, проблески способностей, хорошая память и крепкая печень. Этого достаточно, чтобы нравиться вдохновенным дурочкам, но влюблялся-то я не в таких.
Меня магнитом тянет к тем, кто лучше меня. Как слепца манит дневной свет, как жаба поднимает глаза к небу, чтобы смотреть на птиц. Но, как ты понимаешь, мелочь типа меня их — этих идеальных людей — не интересует, у них обычно высокие цели, и возиться с моей самооценкой их не прельщает.
Говэн:
Но ты хороший человек. Пессимист, но ты осознаёшь это. У тебя есть потенциал.
Вернон Салливан:
О, мальчик мой, ты как раз из той породы, на которую я западаю. Первые пятнадцать минут нашего разговора в реальности ты будешь меня переубеждать, а потом наденешь мне тарелку на голову и свалишь.
Говэн:
Не решай за меня, что я буду делать.
Вернон Салливан:
Вот, ты уже почти созрел для тарелки. Нет, я не исключаю, что проблемы не только в моём дурном характере. Но Генсбуру давали, а уж выглядел он похуже моего.
Говэн:
Ты комплексуешь из-за внешности?
Вернон Салливан:
Нет. Ну, правда, я однажды влюбился в девушку, которая отказалась со мной встречаться именно из-за внешности и из-за того, что я был пьян в стельку, но я-то утром протрезвел, а она как была дурой, так и осталась.
Хотя красивой дурой, не без этого.
Говэн:
Само понятие красоты — это социальный конструкт. Внешняя привлекательность никак не связана с эмоциональной привязанностью и сексуальным желанием. Строго говоря, «красивое» на деле есть «социально одобряемое», поскольку нам с детства внушают, что нам необходимо одобрение общества, чтобы существовать.
Вернон Салливан:
Человека с привилегиями слышу я.) Но ты прав.
Так вот, возвращаясь к изначальной теме.
Я любил, и ничего хорошего из этого не получалось. Может быть, у тебя выйдет иначе. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Говэн:
Ладно. Спасибо за ответ. Сменим тему?
Вернон Салливан:
Пожалуй, да.
Говэн:
Что у тебя сейчас играет?
Вернон Салливан:
…
Ах ты маленький засранец.
Вернон Салливан:
Joy Division.
Вернон Салливан:
Доволен?
Крыть Говэну явно было нечем. Помолчав какое-то время (за чаем сходил?), он написал невразумительное «более чем» и сбежал спать, оставив Грантера в недоумении.
Нет, конечно, за отказ это самое «более чем» сойти не могло. Но и однозначного «да» не было, а ориентироваться на намёки в таких вещах — гиблое дело. Ладно, может, потом ситуация станет понятнее. Где там была его папочка с самыми депрессивными песнями тысячелетия?
pylades-le-rapin.fr/dafaq:
Q: Почему у тебя такой ник?
A: Просто я люблю Еврипида. Нет, на самом деле я искал что-то на «П» или на «Р», и у моей тогдашней девушки был комплекс Электры в полный рост, так что мне показалось, что взять ник «Пилад» будет забавным. Ну, и Еврипида люблю, не без этого. А потом как-то прижилось.
Q: Покажи своё фото!
A: Ноуп. Я пытаюсь сохранить анонимность.
Q: Почему ты думаешь, что ты бездарность?
A: Ты видел мои рисунки и ещё спрашиваешь?
Самое паршивое, что Грантер, пожалуй, чересчур запал на Говэна. Такое с ним редко случалось, и каждый раз ему неизменно «разбивали сердце» — ну и дерьмово же это было. Но всё же Грантер не девица и не священник, чтобы забавляться игрой в душевные переживания — поэтому он снова занялся делом, тем более что дело подвернулось удачное. Ему — нет, не ему, Пиладу, — предложили устроить персональную выставку, и Пилад ухватился за этот шанс. Ну да, не Лувр. Но у него нос ещё не дорос выставляться в Лувре, а торговать лицом на выставке ему не придётся. Торговать искусством — да, но такой торг Грантера вполне устраивал.
Устроитель выставки, его давний знакомый, велел Грантеру тащить всё, что найдётся. Чтобы показать, так сказать, многогранность его таланта. И даже сам пожертвовал из своей коллекции несколько салфеток, разрисованных Грантером на пьянках — в конце концов, это тоже искусство, заявил устроитель, и Грантер не стал с ним спорить.
Тем более Грантеру было что притащить — кроме пейзажей и натюрмортов (немногих собственных работ, от которых его не воротило), он принёс на выставку портрет Говэна. Ладно, не совсем портрет: Говэн был скорее... аллегорией, символической фигурой, именем нарицательным, и поэтому Грантер изобразил его не особенно похожим на себя. Хотя, несомненно, узнаваемым. Он как раз тогда тренировался рисовать в стиле Золотого века комиксов — бросал вызов самому себе, — и фигура в красном отлично легла на фон из всевозможных плакатов вроде тех, которые бывают на хипстерских пикетах. Лозунги шли вперемешку с цитатами из всевозможных заумных книжек: «Ха — да ведь рядовой — это я», «Нужно бояться. Тогда станешь порядочным человеком», «Беги, товарищ, за тобой старый мир» и тому подобная чушь. Но Грантер не смог удержаться.
«Красота — это социальный конструкт», гласил плакат у самого лица Говэна-как-аллегории и продолжался у его плеча заголовком «Рождение трагедии из духа пессимизма». В конце концов, вряд ли Говэн помнит, что он там говорил незнакомцу миллиард недель тому назад.
Сам Говэн в это время тоже не скучал, судя по его кратким появлениям. Он уехал к родителям в К., где-то на юге, и Грантеру пришлось бить себя по рукам, чтобы не составить список всех городов, городков, поселков, сёл и деревень южнее Парижа, которые начинаются на «К». Не поедет же он, в самом деле, искать Говэна по всей стране. Может быть, это «К» где-то во Французской Гвиане — а туда Грантер однозначно тащиться не собирался.
У него и в Париже были дела. Выставка была почти готова, уже была назначена дата, и в богемной среде по рукам ходили афишки, распечатанные по знакомству на чьём-то цветном принтере. Оставалось несколько проблем — по большей части организационных, вроде «в каком углу ставить халявные капкейки» и «как сделать так, чтобы на выставку не пришла бывшая подружка хозяина галереи». Но если бы ими всё ограничилось — нет, как бы не так. У портрета Говэна до сих пор не было названия, и Грантер, откровенно говоря, сломал себе голову, не зная, как бы его обозвать. Подписать «Говэн»? И кому это что скажет? Из этих «тонких ценителей», которые придут поглазеть, едва ли половина знает, кто это вообще такой. Хотя это приятно: когда ты единственный, кто понимает отсылку. Но всё-таки «Говэн» — это чересчур.
Пару дней Грантер слонялся по дому, перебирая в уме все возможные варианты, а потом его осенило. Нет, осенило — не то слово, это была «Эврика» во всей её древнегреческой нереальности. Последнюю неделю, в общем порыве прокрастинации, Грантер убирался в квартире — то один угол, то другой, и в момент озарения он как раз старался привести в порядок книжную полку над унитазом. Дилемма «по цвету или по алфавиту» разрешилась в пользу «по размеру», и пока он переставлял книги, он нашел — и тут же уронил, по причине рук, растущих из задницы, — томик Еврипида, который пребольно ударил его углом переплета по голой ноге.
Высказав всё, что он думает о графоманах античности, Грантер взял книгу и лениво перелистал её. И снова уронил — спасибо хоть, что унитаз был крышкой закрыт.
«Орест».
Чем не название? Перебор символизма, но кто из этих придурков поймёт? Никто, и Грантер вздрочнёт на свой интеллект в одиночку. И потом — пора признаться в этом себе — он хочет, по выражению кого-то там, «чтобы он знал о невыразимом и отвечал тебе на том же языке». Впрочем, что уж теперь. Говэн всё равно отыщет себе какую-нибудь прелестную Гермиону, а Грантер обойдётся картиной и историей переписки.
Мишель Кассо:
ЖС мне нужна от тебя благотворительность на пользу детям
Вернон Салливан:
африканские детишки? нет, спасибо
Мишель Кассо:
ну их в жопу
Мишель Кассо:
я про своих
Мишель Кассо:
ты же их видел
Вернон Салливан:
ты про ту толпу хипстеров?
Мишель Кассо:
браво холмс
Вернон Салливан:
тебе нужна няня на вечер с функцией подтирки жопы и фотканья в инстаграм?
Мишель Кассо:
хаха
Мишель Кассо:
не совсем
Мишель Кассо:
детишкам нужен сайт для кружка
Мишель Кассо:
я проставлюсь
Мишель Кассо:
согласен?
Вернон Салливан:
паршивец
ящик пива, и у твоих детишек будет свой сайт
Мишель Кассо:
!!!
Мишель Кассо:
чувак ты меня спас
Мишель Кассо:
через неделю приедет главный, он тебе объяснит про курс партии и всё даст
Вернон Салливан:
тот блондин? даст?
Мишель Кассо:
не тебе даст
а инфу даст
придурок
Грантер хмыкнул. Значит, толпе хипстеров нужна своя страничка — совсем как у взрослых. Говэн будет строчить туда статейки, кто-нибудь из его друзей будет фотографировать митинги на зеркалку, а Грантеру просто нужно оформить их наивное «Как нам обустроить Францию» так, чтобы у читателей глаза не вытекли от дизайна. Что ж, задача вполне выполнимая — а учитывая, что общаться о делах придётся с Говэном... может, Грантеру повезёт, и он сможет куртуазно отжать у него, к примеру, перчатку. Конечно, не для того, чтобы пускать на неё слюни — хотя кого он пытался обмануть.
Но это — через неделю, а до тех пор Грантеру нужно было пережить открытие выставки, не нажраться там и встретить поменьше знакомых. Задача сложная, но выполнимая, тем более что в конце ему светила награда.
Как минимум час — обговорить все детали, выпить кофе, потрепаться за жизнь, — наедине с прекрасным Говэном. Чёрт, как его всё-таки зовут? Ладно, на месте узнает.
***
Открытие прошло успешно, Говэн вернулся из загадочного К., и ровно через неделю после того разговора с Баорелем Грантер сидел в кафе и боролся с желанием закурить. Он пришёл на десять минут раньше и теперь гадал, с какой стороны появится Говэн.
Тот появился не оттуда, куда смотрел Грантер, и вырос перед Грантером смесью гурии с фурией. Пришёл, правда, вовремя. Молодец, пунктуальный.
— Здравствуйте, — сказал он, садясь напротив, и Грантер сглотнул. Голос у него был ещё лучше, чем Грантер запомнил. — Жан-Соль? Друг Баореля?
Грантер кивнул.
— Лучше по фамилии, — он чуть улыбнулся, протягивая Говэну руку. — Грантер.
— Анжольрас, — Говэн пожал его ладонь, и Грантер усилием воли задушил в себе девочку-фанатку. — Баорель уже объяснял, что примерно нам нужно?
Грантер кивнул. Нет, это всё-таки было сложно — вот так просто сидеть напротив и называть Говэна его настоящим именем — и ведь ...Анжольрас даже не подозревает, что он уже давно знаком с Грантером. Может, это к счастью — Грантер совсем недавно перестал крутить на повторе свой депрессивный плейлист, ещё не хватало снова в это вляпаться.
Анжольрас — стоит теперь называть его так — объяснял, что им нужно от сайта, нацарапал на какой-то своей бумажке свой электронный адрес, и Грантер записал в его блокноте свою почту.
— У вас нет ICQ? — спросил Анжольрас, когда они уже почти собрались уходить, и Грантеру стоило больших усилий не рассмеяться.
— Нет. Этот протокол уже устарел морально, им сейчас никто не пользуется, — он фыркнул. — Под него уже даже клиентов не пишут.
Анжольрас с интересом посмотрел на него, но промолчал.
Попрощавшись, они разошлись, и только в метро Грантер решил наконец рассмотреть бумажку, на которой была записана почта Анжольраса. Налюбовавшись на почерк Анжольраса — ровный, с округлыми буквами, — он перевернул листок и чудом удержал его в руках.
Чёртов Анжольрас написал свой чёртов адрес на чёртовой афише Грантеровой (чёртовой) выставки.
Вот же засранец.
Говэн:
Привет.
Вернон Салливан:
Привет. Как отдохнул? Сегодня приехал?
Говэн:
Технически да. Рано утром, весь день отсыпался. Потом сходил по делам и вернулся. Отдохнул отлично, спасибо. А ты так и торчал в Париже?
Вернон Салливан:
Дела были.) Может, потом куда съезжу, когда всё разгребу.
Говэн:
Слушай, может, сходим куда-нибудь вместе? У меня есть время, пока учёба не началась. Или ты очень занят?
Говэн:
Эй? Ты тут?
Вернон Салливан:
Тут. Пока не получится, наверное, прости. Мне тут заказ подвернулся, это надолго.
Говэн:
Ясно. Жаль.
Но если что — буду рад с тобой увидеться.
Грантеру пришлось снова выйти на балкон, проветриться немного.
Анжольрас позвал его погулять — «сходить куда-нибудь вместе». В парк уточек кормить? В Лувр, попялиться на античные жопы? Или — Грантер рассмеялся — на выставку Пилада? Чем чёрт не шутит. Если он весь день спал, скорее всего, на выставке он ещё не был.
Ох, что будет, когда он туда попадет и увидит себя во всей красе. Сопоставит? Скорее всего. Догадается, что Пилад — это Жан-Соль Грантер? Вряд ли. Но вот Вернона Салливана раскусит точно, и Грантер поймал себя на желании бежать в галерею и снять портрет, но про него всё равно уже упомянули в парочке обзоров «независимого искусства Франции». Как ни старайся, а следы уже не уничтожишь.
Раньше надо было думать.
Ладно — может, и обойдётся. Анжольрас решит, что Пилад заметил его на каком-нибудь митинге. Но почему тогда «Орест» и откуда цитаты... а, ладно. Не стоит думать о неприятностях, пока они ещё не случились.
***
Говэн:
«Падающего толкни»? Серьёзно? Я бы никогда так не сказал.
Говэн:
Почему ты не говорил, что Пилад — это твой псевдоним?
Говэн:
И ты очень здорово рисуешь.
Вернон Салливан:
Это Ницше.) Не оставляй то, что шатается, в половинчатом состоянии.
Рад, что тебе понравилось.
Говэн:
Ты рассчитывал на то, что я это увижу?
Вернон Салливан:
Я надеялся, что ты это не увидишь.
Говэн:
Но просчитался. Что ты имел в виду, когда придумывал название?
Вернон Салливан:
У тебя наверняка есть свои идеи на этот счёт.
Говэн:
Есть.
Но я хочу услышать это от тебя.
Вернон Салливан:
Ты маленький засранец, я уже говорил.
«Сколько крови! И её прольёшь ты, ты, чей взгляд был так мягок. Увы, никогда уж мне не видеть этой мягкости, никогда не видеть вновь Филеба. Орест, ты мой старший брат и глава семьи, обними меня, оборони — мы идём навстречу великим страданиям».
Вернон Салливан:
Я ответил на твой вопрос? Это не тот ответ, которого ты ждал?
Говэн:
Я ждал, что ты толкнёшь падающего.
Он ждал в ответ «Изобретение любви», а получил Сартра, и Грантеру казалось, что он прошёл по канату над бездной. Игра намёков вышла из-под контроля, но остановиться он уже не мог. Что ему делать? Сказать — и оттолкнуть Анжольраса? Молчать — и ждать, когда всё пройдёт?
И снова — лишь бы не думать — Грантер занялся работой. Доделает им сайт, а после исчезнет, как будто его и не было — ни Жана-Соля, ни Пилада, ни Вернона Салливана. Ни одного из этих трёх.
Это куда лучше, чем мечтать о том, что не сбудется.
Сайт, впрочем, требовал жертв. Пришлось посетить очередной митинг против кого-то в чью-то там защиту — пофотографировать этих котят революции, чтобы было чем забить раздел «О нас». К счастью, эту его личину Анжольрас пока не раскрыл, но Грантеру всё равно пришлось следить за тем, что он говорит. Баорель — мсье «Я раскрою все твои грязные секреты» — тоже помалкивал, за что Грантер был ему глубоко благодарен.
В этот раз Анжольрас обошёлся без речей — на трибуну отправили К... Курфейрака, кажется, и тот весьма бодро ругал какой-то идиотский закон. Грантер его не слушал — сделав несколько удачных кадров, он отошёл фотографировать толпу. Он старался держаться подальше от Анжольраса, и сам Анжольрас не особенно стремился с ним общаться. Кто-то из компании — какой-то сраный эстет, бритый налысо (или просто лысый) и в клетчатой рубашке, Грантер забыл его имя, — в общем, он ляпнул, что Анжольрас стремится свалить с акции протеста домой, чтобы с кем-то там онлайн поболтать, но Анжольрас ответил на это взглядом Горгоны — и лысый эстет не окаменел, конечно, но порядком удивился и на всякий случай отошёл. Грантер только фыркнул — да нет, вряд ли Анжольрас так привязан к случайному собеседнику в интернете, чтоб прогулять ради него пикет.
К счастью, сегодня их компания была в полном сборе, и Грантер смог сфотографировать всех. После он попытался свалить, заявив, что ему позарез нужно поработать, но Баорель ухватил его за рукав и вернул на прежнее место.
— Я поймал дезертира! — объявил он, и Грантер попытался вывернуться.
— Я же сказал, у меня работа, — огрызнулся он, и Баорель хлопнул его по плечу.
— Никакой работы сегодня. Мы идём к Курфейраку, а ты идёшь с нами. Завтра утром заберёшь свой ящик пива и пойдёшь работать, ясно?
Грантер поморщился, но всё-таки кивнул. Ладно, у него была книжка в сумке, так что ночь в незнакомой компании он переживёт.
Ладно. Ладно, он их недооценил. Вне политики они были вполне нормальными — например, тот лысый парень пять раз (или шесть? Кажется, Грантер это пропустил) вылетал из университета, причём каждый раз сопровождался захватывающей историей — в последний раз, например, он вступился за приятеля и был исключён вместо него. Этот самый приятель, судя по рассказам, тоже периодически светился в их компании, но в «кружок» не входил по причине своих голлистских взглядов. Другой — Комбефер, они с Анжольрасом, кажется, были друзьями детства, — со знанием дела рассуждал о культуре античности, и Грантер даже пожалел, что вряд ли сможет влиться в их компанию. Все-таки постоянно быть рядом с Анжольрасом и не иметь возможности сказать ему о своих чувствах... Нет, сказать-то он мог, конечно, но вряд ли Анжольрас так просто спустит весь этот обман. Во всяком случае, признание выйдет неприятное.
Разговор об античной культуре, впрочем, был интереснее предсказаний мрачного будущего. К их с Комбефером дискуссии присоединился Прувер, и от античности они перешли к классицизму, который Грантер не то чтобы не любил, но... скорее, просто не понимал. Нет, Мольер ему нравился, знаете, Альцест и всё такое, «как верить этому душе моей больной», но в большинстве своём классические драмы казались Грантеру нагромождением пафосных букв. Нет, увольте. Лучше уж считать, что от афинян — этих парижан древности — до Бомарше драмы вовсе не существовало, по крайней мере, на континенте: старик Шекспир, так и быть, остаётся в строю.
Прувер, в свою очередь, защищал творцов Возрождения, а заодно и романтиков, а Комбефер отстаивал классицистов — весьма вяло, впрочем.
— Трагедия в париках имеет право на существование, — заявлял он, разливая всем троим пиво, — и я не вижу оснований, почему бы ей не существовать рядом с античной трагедией.
Грантер фыркнул и поднял свой стакан.
— Классицистов погубило сократическое начало, — наставительно сказал он. — Во времена Еврипида эта зараза, конечно, тоже была, от неё уже было не скрыться.
Комбефер оживился.
— Сократическое — это начало разума? Слушай, можешь объяснить остальные два? На примерах.
— Легко, — заверил его Грантер. — Дионисическое начало — это я, а аполлоническое — это вот он, — Грантер махнул в сторону Анжольраса, который устроился на диване с книгой. — Хотя нет, я себе льщу. Дионисическое начало — это Баорель. Пьянство, буйство и разврат, — он фыркнул.
Баорель оторвался от «Супер Марио» и погрозил Грантеру кулаком.
— Ты снова говоришь про меня гадости! — весело заметил он, и Грантер помотал головой.
— Ну что ты, какие гадости, — он хмыкнул. — Это не гадости. Это Ницше. «Рождение трагедии из духа чего-то там», забыл, из чего. Всегда забываю.
— Из духа музыки, — подсказал Анжольрас со своего места, и Грантер кивнул.
— Точно. Там было ещё что-то про пессимизм. «Эллинство и пессимизм», да, — он улыбнулся Анжольрасу, хотя тот уже не смотрел на Грантера, вернувшись к чтению.
Прувер вскоре ушёл играть в Марио с Баорелем, а Грантер с Комбефером продолжили говорить о высоком. С Ницше они перешли на Сартра, с Сартра — на Фуко, но едва они приступили к Фромму, как Комбеферу кто-то позвонил, и он сбежал разговаривать на балкон. Грантер только пожал плечами — мол, случается, — и подсел к Анжольрасу.
— Если притворяешься, что читаешь, не забывай переворачивать страницы, — шепнул он, и Анжольрас поднял голову.
— Я просто не могу вникнуть в смысл, — он потянулся. Грантер заглянул в книгу.
— А-а, список кораблей, — он понимающе кивнул. — Смело пролистывай. Дальше будет интереснее. Про Ахилла и Патрокла, например.
— Ну да, дружба Ахилла и Патрокла — тема весьма интересная, — продолжил Анжольрас, словно не замечая Грантера.
— Дружба? Называй это дружбой или как угодно ещё, но любовь не изменит своим проказам.
Анжольрас закрыл книгу.
— Любовь? Ты утверждаешь, что это...
Грантер тут же кивнул.
— Да. Все эти парные образы — это такая гигантская метафора в античной культуре. Ахилл и Патрокл, Кастор и Поллукс, Александр и Гефестион...
— Орест и Пилад, — тихо сказал Анжольрас, и у Грантера перехватило дыхание. — Ты это имел в виду, когда придумал название. Пожалуйста, Грантер, скажи, что я прав, — он сжал его руку.
И Грантер смог только кивнуть.